Az Eszterházy Károly Tanárképző Főiskola Tudományos Közleményei. 1989. 19/4. (Acta Academiae Paedagogicae Agriensis : Nova series ; Tom. 19)

(cirill betűk)

- '17 ments, "сжатость, предельная конденсированность стиховой речи" (22-31) -"Пытка!" - "Терпи!" "Скошенный луг Глотка!" - "Хрипи: Тоже ведь

—звук!" "Львов, а не жен Дело". -"Детей: Распотрошен Пел же - Орфей!" "Так и в гробу?" - "И под доской". "Петь не могу!" - "Это воспой!" (1928 г.-277) Одиночество в эмиграции, отсутствие читателей, ежедневная, ежеминутная изнуряющая борьба с Бытом по имя Бытия, вытесненность "в себя, в единоличье чувств" — всем этим объясняется "герметичность цветаевский манеры" (Вл. Орлов). По и не только. "Л не верю стихам, которые льются, рвутся - да!" - сознательное кредо поэта. В отрывках из книги "Земные приметы" Марина Цветаева, говоря о стихах и прозе, писала: "В прозе мне слишком многое кажется лишним, в стихе (настоящем) все необходимо. При моем тяготении к аскетизму прозаического слова, у меня, в конце концов, может оказаться остов. В стихе - некая природная мера плоти: меньше нельзя". (5-97) Но за минимумом "плоти" стиха - глубина мысли: "Каждый стих - речение Сивиллы, то есть бесконечно больше, чем сказал язык" (П., 412). Понять это "бесконечно больше" помогает и инструментовка стиха, законы которой находятся в русле закономерностей гармонии в культуре первой половины XX века (и вообще - XX в.), когда началось снятие запретов на любые типы звучности (в музыке - Скрябин, Стравинский, Прокофьев, в поэзии Хлебников с его стремлением к "звуковому раздору, спору", который "кажется прекрасным в дни революции" (- 17-136-137). К сожалению, в Венгрии Марину Цветаеву знают мало и больше как прозаика, чем поэта из-за крайне малого количества переводов. Даже такой исКаким опалюсь огнем? Все страсти водою комнатной Мне кажутся. Трижды прав Тот поп, что меня обкарнывал. Каких убоюсь отрав? Все яды - водой отварною Мне чудятся. Что мне рок С его родовыми страхами Раз собственные, вдоль щек, Мне слезы - водою сахарной

! (1925 г.-271)